что мы будем жить в комнатах для прислуги», – пояснила она. Квартира с мебелью в белых тканевых чехлах ждала дядю и тетку Джейн, отправившихся в свою летнюю резиденцию; в ней имелся лифт и, как показалось Пегги, бесконечное множество комнат. Две спальни и ванных комнаты для прислуги были отданы в распоряжение Джейн. Девушки ужинали за полночь и ходили в театр при первой возможности, покупая билеты на самые дешевые стоячие места.
* * *
Прошло два с лишним года, и Пегги ЛаВиолетт вернулась в Калифорнию. Теперь настал черед Джоан Дидион ехать в Нью-Йорк – точнее, в журнал «Вог», – удачно воспользовавшись очередной победой в литературном конкурсе. Она снова оказалась в том же здании, где располагалась редакция «Мадемуазель»; стоял 1958 год, и среди победительниц конкурса была будущая актриса Эли Макгроу. (Красавица Макгроу, выигравшая в художественной номинации, оказалась на обложке августовского номера того года, даже не имея опыта по части работы моделью.)
Сидя в кабинете, Джоан писала Пегги [80], вспоминая тот день 1955-го, когда они вместе летели на рейсе под названием «Золотые ворота», который перенес их в Нью-Йорк, заселились в «Барбизоне» и когда она решила, что мост, который виден из окна ее номера, – и есть Бруклинский, «потому что это единственный мост, про который я слышала». И как она решила, что Пегги – совершенно точно светская дама, потому что она, по крайней мере, раньше летала на самолете. Вот вам и «простушки за границей»[15].
В свой второй приезд в Нью-Йорк Джоан ездила в Бостон навестить Джейн Труслоу, их бывшего приглашенного выпускающего редактора, с которой Пегги жила летом 1955 года. Муж Джейн Питер Дэвидсон [81], редактор отдела поэзии «Атлантика» и бывший любовник Плат, прожил год в Англии, ища писателей; и ему рассказали про «ту американку – восходящую звезду литературного небосклона, и при этом нечто среднее между Дейзи Миллер[16], „Девушкой с Запада“ [17] и Зулейкой Добсон[18]». Этим американским чудом и трансатлантической femme fatale оказалась не кто иная, как Дженет Барроуэй. Джоан Дидион, вероятно, снедаемая завистью – пусть даже Дженет уже давно рассталась с Диком Олдриджем, – снова не удержалась от легкого щипка: «Все, что Джейн смогла сказать по поводу [ее романа]: „Ну, Питер сказал, что там кое-что есть“».
Джоан, Пегги, Гейл и Джейн выберут подчеркнуто разный жизненный путь. Но всех их сформировало пребывание в Нью-Йорке. Дженет пришла к выводу [82], что хотя город «нравился ей не всегда», его «притяжение» для нее стало «фантастическим; даже, думаю, отдельно от Дика; хотя они связаны воедино». К концу июня она, с порывистостью юности, решила: если захочу, сброшу килограммов десять и стану моделью; а может, женой богача, но мир моды и рекламы – нет уж, увольте: «Дешевый, фальшивый, полный грязи и алчности: спасибо, но лучше уж я буду шить себе одежду сама и не иметь с ним дела». В то же время Дженет поняла [83], что все призы и награды «раздули мое эго до таких размеров, что я с трудом видела его вершину», и теперь ей «пришлось туго, потому что я оценивала себя посредством их, и теперь моя самооценка порядком пошатнулась». Программа приглашенных редакторов оказалась отличной испытательной площадкой; она изменила даже лучших из лучших.
Это было уникальной, необходимой средой. На страницах «Мадемуазель» главный редактор Бетси Талбот Блэкуэлл создала и подпитывала новый американский культ юности: страну, где можно целиком сменить имидж, где обитают юные умницы и красавицы с дерзкими улыбками и невинными мечтами.
Довольно скоро Блэкуэлл это поняла: «Иногда, размышляя над долгой, страстной любовью нации к Юности, чувствую себя „сапожником без сапог“» [84].
Ее журнал торговал юностью с газетных лотков, а продавщицами были победительницы конкурса приглашенных редакторов.
Тем не менее «Мадемуазель» предлагал революционные возможности для молодых женщин. Читательницы беззастенчиво находили пищу для взгляда и ума; победительницы конкурса – уникальную стартовую площадку, трамплин для самых целеустремленных девушек своего поколения. В 1950-е это оказалось особенно ценно: то была эпоха [85], когда мужчины – белые мужчины – беспрепятственно и непререкаемо правили миром. На экране великие Джоан Кроуфорд и Кэтрин Хепберн сороковых уступили место бодрым Дорис Дэй и Дебби Рейнольдс. Времена, когда, по меткому замечанию Криса Лэдда, «высшее образование являлось заповедником лощеных белых мужчин, где они могли отгородиться не только от национальных меньшинств, но и от конкуренции со стороны женщин. Практически каждый управленец, преподаватель и член вступительной комиссии был белым мужчиной. Те же самые привилегии органичным образом перетекали на рабочие места – что неудивительно: любой банкир, юрист, бухгалтер, риэлтор, врач или чиновник… оказывался белым мужчиной». Именно в таких условиях Бетси Талбот Блэкуэлл, ее по преимуществу женский коллектив, ее приглашенные редакторы создавали своего рода параллельную вселенную – как в коридорах редакции «Мадемуазель», так и в отеле «Барбизон» – в двух местах, где женщины (пусть пока белые образованные женщины среднего класса) становились видимыми и услышанными, где, подобно Блэкуэлл, могли управлять, где у них хватало красоты и ума становиться как производителями, так и потребителями. В те времена, как замечает Дженет Барроуэй, никто не знал слова «феминизм», но это не означало, что его не существовало – пусть даже в строгих границах 1950-х [86].
Глава 7
Невидимые
Гейл Грин и «одинокие женщины»
В 1950 году «Нью-Йорк Санди Таймс» опубликовал иллюстрированный очерк об отеле для женщин «Барбизон» под заголовком «Мужчинам нельзя – но кому нужны мужчины?».
Как же они ошибались.
Грядущее десятилетие вообще предполагало обратное: каждой приличной, уважающей себя женщине мужчина необходим. Времена независимой клепальщицы Рози давно прошли – как завершилась эпоха освобожденных флэпперов 1920-х и независимых работающих девушек 1930-х. Оттого-то Сильвия Плат, Джоан Дидион и прочие так тревожились и нервничали – они все еще колебались: следовать за мечтой или же воплощать ожидания общества.
Затем, конечно, требовался мужчина – кавалер, постоянный бойфренд, жених и муж, который перевезет тебя в собственный дом в пригороде, – или же в том смысле, в каком, по общепринятому мнению, в мужчине нуждалась Грейс Келли и какой не обсуждался, иначе противоречия эпохи проступили бы особенно явно. После того как Грейс вышла замуж [1] и официально стала княгиней Монако, Малахий Маккорт слышал множество историй о том, как она заходила из «Барбизона» в его бар в компании «уродливых, хмурых типов бандитского вида», на что мог только добавить, что «ну